Николай Гончаров — об олигополии зернотрейдеров, экспортных пошлинах и о том, чего ждать от будущего
Отмены экспортных пошлин недостаточно, чтобы вывести сельское хозяйство из кризиса, считает бизнесмен, депутат и заместитель председателя комитета по аграрным вопросам Госдумы РФ Николай Гончаров. По его оценке, на рынке трейдеров сегодня нет конкурентной среды — ситуация похожа на олигополию, близкую к монополии. В интервью спецкору 161.RU Ирине Бабичевой Николай Гончаров рассказал о проблемах с урожаем на юге, колоссальном сокращении числа экспортеров и последствиях санкций.
О технике и культурах
— Николай Александрович, вы довольно давно прогнозировали нынешний кризис в сельском хозяйстве. Еще в 2022 году вы говорили, что фермеры будут снижать площадь под посевы пшеницы, потому что она становится всё менее и менее рентабельной. Какие у вас сейчас прогнозы?
— Мы видим просадку и не только в Ростовской области, а в целом по стране. Конечно, это комплекс факторов. Нельзя сказать, что это только потому, что крестьяне снижают [посевные площади под пшеницу] — погода тоже сказывается. Погода, надо отдать должное, до 2021 года лет пять нам благоволила. Если говорить о Ростовской области, сейчас более сложные времена в климатическом плане. Не у всех регионов аналогичные проблемы. Где-то лучше, где-то хуже. В большой стране по-другому быть не может. Но тем не менее: если верить статистике, посевы пшеницы подтаивают, и крестьяне просто не знают, на какую культуру перестраиваться. Все под черным паром же не оставишь. Поэтому прощупывают почву. Пробуют разные культуры, разные севообороты. Каждый хозяин ищет, как выжить в этой ситуации. Сейчас [главный] вопрос — его можно жирным выделить — это выжить.
— Эксперты аграрного рынка говорят, что сейчас фермеры на юге сеют преимущественно две культуры — пшеницу и подсолнечник. Какой севооборот вы считаете сейчас самым эффективным для развития хозяйства?
— Всё зависит от конъюнктуры рынка, мы же находимся в рыночных условиях. О какой климатической зоне говорить? У нас огромная страна, к каждому региону — свой севооборот, потому что везде разные осадки, погода, почва. Всё связано с конъюнктурой рынка. Мы должны смотреть, на чем крестьяне будут зарабатывать. Для Ростовской области исторически так сложилось, что основные культуры, которые приносят доход крестьянам — это пшеница и подсолнечник. Но в последние годы мы видим, что пшеница теряет свои позиции как основной продукт, на котором аграрии зарабатывают. Это очень тяжело переносится сегодня сельскими территориями, а в дальнейшем, я думаю, и страна вздрогнет оттого, что крестьяне не зарабатывают.
— Вы имеете в виду продовольственную безопасность?
— Да, именно ее.
— До кризиса аграрии зарабатывали и старались обновлять парк техники, вкладывались в удобрения. Как с этим обстоят дела сейчас?
— Да, раньше крестьяне зарабатывали, и все мы видели, куда уходили эти средства. Аграрии за предыдущие пять−семь лет не разбазарили эти деньги. Они создали подушку безопасности в виде энергонасыщенности техники, внесенных сложных удобрений. А этот агрофон создается годами и работает еще потом несколько лет — два-три года, порой до пяти лет даже. Они создали подушку безопасности в виде годовых запасов ГСМ. Построили складские помещения. Укрепились. И за счет этого сейчас еще более-менее удается выживать крестьянам. Если бы этого не было, то ситуация была бы гораздо более плачевной.
— Вы говорите про энергонасыщенность техники. Но ведь многие берут технику в кредит или лизинг — и всё еще продолжают за них платить.
— Конечно, продолжают. Скрепя сердце, продолжают, а есть какие-то варианты? Спасибо, что это были льготные кредиты, были инвесторы. Сейчас-то мы видим, что льготных инвесторов вообще нет в природе. А дефицит оборотных льготных средств по Ростовской области сейчас около 40%. Этот вопрос лежит не в области министерства сельского хозяйства, а в сфере Центробанка РФ и Минфина РФ, потому что [выросла] ключевая ставка, всё отсюда пляшет. Но, к сожалению, мы зажаты в этих клещах.
— В этом году в России рекордный сев подсолнечника, эксперты аграрного рынка говорят, что будет крайне сложно удержать цену. То есть аграрии, которые рассчитывали на маржинальность подсолнечника на фоне нерентабельности зерновых, тоже рискуют прогореть.
— Прогара не будет. Потому что в половине Краснодарского края и половине Ростовской области с южной стороны подсолнечника нет совсем. А в остальной части — допустим, Ростовской области — он в ужасном состоянии.
— Почему? Из-за засухи?
— Да, из-за засухи. Ну, бич тот же. В той части Ростовской области, которая всегда засыпала подсолнечником — это юг, это Приазовье — сейчас его нет.
— А как вы оцениваете нынешнее положение в сельском хозяйстве? Это пик кризиса или еще нет?
— Если ничего не изменить, еще пару лет будем тонуть, пока не упремся в дно. <…> Если кардинально не изменить соотношение цены на затратную часть и доходную для крестьян, то пару лет точно будет еще куда опускаться. Еще не все запасы подъели. Техника всё-таки крутится, работает. Да, конечно, сбоит. Нужно бы обновлять по чуть-чуть.
— А как вы относитесь к тому, что происходит на «Ростсельмаше»? Как можно помочь предприятию?
— Никак.
— То есть?
— Чтобы помочь предприятию, нужно, чтобы крестьяне стали покупать комбайны. Чтобы аграрии начали зарабатывать. А пока они в убытках.
— То есть вы думаете, что Минпромторг РФ не сможет выделить дополнительные средства на госпрограмму «1432»? Не появятся более удобные условия?
— Это не исправит кардинально ситуацию. Может быть, даст возможность не загнуться, чтобы окончательно штаны не спали. Как-то поддержит предприятие, но кардинально не улучшит состояние.
— Еще хотела бы спросить про утилизационный сбор. Аграрии возмущаются росту его ставок. Говорят, что это фактически поборы, дополнительный налог на покупку и без того дорогостоящей техники. Что тут можно сделать?
— На покупку импортной сельскохозяйственной техники. Правительство в этом видит инструмент поддержки российских машиностроителей. Я думаю, что пока ничего с этим сделать будет невозможно. Покупайте отечественную технику — и не будете платить эти поборы.
— А что вы думаете о нишевых культурах? Видите ли вы в этом путь к спасению от разорения фермеров?
— Всё относительно. Нишевые культуры потому и нишевые, что они сложные. И сложные, прежде всего, в выстраивании экономики. Потому что потребность на мировом рынке в них не в таком количестве, как, допустим, у пшеницы, кукурузы или подсолнечного масла. И, соответственно, малейшее перепроизводство той или иной культуры — не только в нашей стране, а в целом по «шарику» — сразу приводит к дестабилизации ситуации на этом нишевом рынке. Поэтому кардинально они не спасут ситуацию. Да, они чуть-чуть поправят [положение], но опять же: если все уйдут в нишевые культуры, то что дальше? Завтра обвалится цена на них. Всё.
Я даже не могу ответить, как без кардинального вмешательства государства возможно поправить ситуацию крестьянам самостоятельно. [Лучше тем], кто успел сделать задел, налаживая свою переработку и приближаясь к полке. Мы же не видим колебания цен вниз на прилавке, правильно? Соответственно, те предприятия, которые находятся ближе к прилавку, по моему мнению, более жизнеспособные.
— Под «колебаниями цен на прилавке» вы имеете в виду именно растениеводство или животноводство?
— Без разницы, любая продукция сельского хозяйства. Она же на прилавке не дешевеет.
— Наоборот: за последний год цены на сливочное масло, например, выросли в два раза.
— Видите. Соответственно, то предприятие, которое имеет в своем активе молочное производство, находится в более выигрышном положении. Пропуская более дешевое зерно через корову, они могут получать прибыль. Так делают дальновидные аграрии.
— Президент Российского зернового союза Аркадий Злочевский говорил, что те аграрии, которые соблюдают технологичность посевов, меньше теряют при испытаниях непогодой. По вашей оценке, удается ли нам выдерживать технологичность посевов?
— Оптимизация затрат, упрощение технологической карты [наблюдается] со всеми культурами. В этой чехарде на рынке всплывает очень много суррогата. Люди не знают, что покупать, где официалы, где неофициалы. И зачастую в попытке сэкономить сталкиваются с мошенниками и покупают некачественные продукты. Это не может не сказаться на качестве посевов, всходов и, соответственно, результата по пропашным культурам. Ну и плюс это помножено, конечно, на уменьшение доз вносимых удобрений, помножено на климатические условия, в которых мы сейчас оказались. Сельское хозяйство — это очень многофакторный бизнес, в котором в том числе есть объективные и субъективные показатели, к которым нужно подстраиваться. Это не завод под крышей, где настроил вентиляцию и можешь 365 дней в году клепать железяку. Здесь есть факторы, на которые человек не может влиять.
— Аграрии говорят, что с оптимизацией затрат они уменьшили количество вносимых удобрений.
— Оптимизация — это удешевление. Во-первых, семена подорожали, и крестьяне пытаются покупать подешевле. Удобрения подорожали почти в два раза, если брать трех-четырехлетнюю статистику. Аграрии сокращают нормы внесения этих удобрений. Агрохимия подорожала — тоже пытаются дорогие оригинальные препараты заменять более дешевыми. Опять же, нет худа без добра, кризис — это всегда шанс для развития, и надо отдать должное нашей агрохимии. Они во многом подтянулись за последние годы, в конкурентной борьбе выгрызают свое место под солнцем, и этому свидетельствует статистика. Но тем не менее всё равно есть нюансы.
О пошлинах и экспорте
— Как вы относитесь к экспортным пошлинам?
— Функция, которая должна быть по определению у пошлин — это регуляторная. На фоне чего вообще вводилась эта пошлина? На фоне всплеска цены на сельхозпродукцию. Все боялись роста цен на прилавке и ввели эту пошлину. Но потом, когда цена начала проваливаться, ее почему-то забыли отменить, как говорится. Из регуляторной функции в условиях острого дефицита бюджета — в принципе дефицита бюджета, в том числе и сельскохозяйственного — стала выполнять функцию доходную, каковой она ни в коем случае не должна являться. И, соответственно, мы просто собираем деньги с крестьян, при этом возвращая им абсолютные крохи.
— Да, аграрии жалуются на механизм зерновых субсидий, которые не выполняют обещанную функцию возврата изымаемых средств.
— Да, [дают] просто крохи. Крестьяне не видят этих денег, которые у них вынимает из кармана пошлина.
— А какие-то положительные эффекты у пошлин есть?
— Во всём есть. Вы посмотрите на экспорт нашей муки. Мы никогда не были экспортерами муки. А сегодня — да. Конечно, эти объемы всё равно мизерные, но они прирастают ежегодно практически на 100%. А переработка муки — это рабочие места, это налоги и так далее. Но здесь нужно соизмерять, потому что вреда мы наносим крестьянам гораздо больше. Нужно находить компромиссное решение. Но я вам скажу: как мне кажется, сегодня отмена пошлины не решит проблему. Не вернет всё на круги своя.
— Почему?
— Потому что у нас на сегодня отсутствует на рынке трейда конкурентная среда. Всё очень похоже на олигополию, близкую к монополии. Этот вопрос наш комитет [по аграрным вопросам] вместе с комитетом по конкуренции поднимали неоднократно. Над ней работает Сергей Федорович.
— Вы Лисовского имеете в виду? Я читала его аналитическую записку о национализации зернотрейдеров и сокращении экспорта. Он писал, что попытка монополизации трейдерского рынка набирает обороты.
— Да, Лисовского. Я, в принципе, согласен с выводами исследований их комитета. Мы сейчас просто можем, отменив пошлину, переложить эту сумму денег из бюджета в какие-то корпорации государственные, окологосударственные — потому что нет конкурентной среды. [С российского рынка] ушли иностранные трейдеры — Cargill, Louis Dreyfus. Это предприятия, принадлежащие недружественным государствам. Но они выполняли очень важную функцию: создавали конкурентную среду у нас, на рынке экспорта сельскохозяйственной продукции. Потому что они не в нашей юрисдикции работали, и, соответственно, создавали рынок. И трейдеров было, если мне память не изменяет, под четыреста. Сегодня сколько их? Сколько, пятьдесят наберется? А давайте структуру экспорта посмотрим. У нас 95% [объема] пять предприятий экспортируют, если не больше. Если остатки «Рифа» исключить, то, наверное, и того меньше. Соответственно, где рынок? Должна быть рыночная конкурентная среда. Только в ней можно получать качественную услугу в виде перевалки сельскохозяйственной продукции.
В 2023 году «Риф» стал лидером в Ростовской области по выручке компаний. Зернотрейдеру сменили имя — компанию назвали «Родные поля». К концу 2023 года «Риф» получил 299,5 миллиарда рублей выручки, при этом чистая прибыль составила 23,8 миллиарда рублей. На конец 2024 года «Родные поля» задекларировали чистую прибыль в размере 5,6 миллиарда рублей. Выручка компании рухнула на 67%. В прошлом году для «Рифа» настало сложное время. У многолетнего лидера российского экспорта возникли проблемы с поставками весной 2024 года. Экспорт компании был остановлен, потому что Россельхознадзор посчитал, что в 80% экспортных партий зерна были выявлены фитосанитарные несоответствия. Суда задерживались в портах надолго, «Родные поля» несли убытки. После обращения получателей зерна из зарубежных стран в Россельхознадзор ведомство всё-таки выдало сертификаты. Но затем компанию ждала национализация в судебном порядке. Прокуратура подала на владельца компании Петра Ходыкина в суд: ведомство утверждало, что у зернотрейдера «иностранный контроль», поскольку Ходыкин — гражданин Федерации Сент-Китс и Невис и налоговый резидент ОАЭ.
— А как вы относитесь к национализации «Рифа»?
— Воздержусь от комментариев.
— Чем наиболее опасно для аграрного рынка сокращение экспортеров?
— Когда на рынке два-три игрока, им договориться [проще]. Они за рюмкой чая встретились и приняли решение. Поэтому в чем прелесть конкурентного рынка? В том, что игроки не могут между собой договориться. Когда игроков четыреста, возможность договоренности крайне мала. И в конкурентной борьбе они вынуждены давать наибольшую цену за продукцию. На рынке справедливая цена рождается в конкурентной борьбе. И частные предприятия более эффективны в плане оптимизации затрат и получения прибыли. Это не нами придумано.
— Сергей Лисовский в аналитической записке сообщал, что государство регулирует рынок экспорта и вмешивается в работу экспортеров, что приводит к монополизации рынка, и оценивал это негативно. Вы согласны с его мнением?
— Да, согласен. Это концепция, которая вырабатывалась совместно комитетом по конкуренции и аграрным комитетом Госдумы.
— Что нужно сделать сейчас государству, чтобы рынок экспорта стал развиваться более конкурентоспособно, учитывая уход зарубежных компаний?
— Снять административные барьеры для экспортеров, как внутренних, так и внешних — из дружественных стран. От нас же не весь «шарик» отвернулся. Я считаю, что нужно открыть рынок для экспортеров из этих дружественных стран.
— А как вы относитесь к квотам на экспорт зерна?
— Я понимаю, зачем нужна квота в целом на страну. Понятно, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы страна осталась без продукции в силу конъюнктурных моментов, когда [за границу] продать более выгодно. Внутренний рынок в приоритете — безусловно, безоговорочно. Но я абсолютно не понимаю, зачем нам нужно распределение этой квоты по историческому принципу. В феврале квоты распределяются, остаток экспорта у нас распределяется между экспортерами: максимальная часть этой квоты достается тому предприятию, которое смогло экспортировать больше за истекший период экспортного года. То есть тот, кто больше экспортировал, тот и получает максимальную квоту. В результате мы получаем ситуацию, при которой эта квота остается у одной-двух-трех фирм. Эта олигополия и ситуация на рынке усугубляются еще в большей степени. И они во многом даже шантажируют продавцов — неоднократно я от сельхозников об этом слышал, о том, что продавать всё равно больше некуда. Два-три окошка, у которых есть квота, и всё. Зачем это нужно, для меня загадка.
О выходе из кризиса
— Какой, по-вашему, последний благоприятный с экономической точки зрения сезон для сельского хозяйства?
— Год, предшествующий тому, в который ввели пошлину. 2020-й.
— Но в 2021 году, еще в ноябре, цена на пшеницу была 24 рубля. Сейчас таких цен уже нет. Всё выросло в цене, все издержки, но конечный продукт — зерно — стоит даже меньше. Чем это объясняется?
— Во-первых, ценой доллара. Плюс регулировка внутренняя — пошлина. Хотя нужно отметить, что на данный момент пошлина в силу формулы [ее расчета] составляет ноль. И можно с уверенностью сказать, что сейчас пошлина никак не влияет на цену на рынке. Плюс дороговизна трейда: санкции очень сильно повлияли на эту ситуацию. Санкции на флот, который возит российскую продукцию. Безусловно, это всё заложено в цене. Я не думаю, что это для нас фатально, но это играет свою определенную роль.
— А вы как считаете, отменят ли у нас все экспортные пошлины и что для этого должно произойти?
— Не могу сказать.
— Вы согласны с оценкой Аркадия Злочевского, что это откровенно вредный механизм для сельского хозяйства в долгосрочной перспективе?
— Сложно сказать однозначно. Я назвал один-единственный положительный момент — это рост экспорта продукции переработки. Конечно, он ничтожно мал. Соответственно, нужно искать компромиссы. Да, безусловно, пошлину нужно в моменте сегодня отменять, потому что крестьяне находятся в очень тяжелой ситуации. Но на сегодня — в моменте — пошлина равна нулю. А цены как не было, так и нет.
— У нас очень выросла ключевая ставка, это сильно сказалось на доступности техники для аграриев. Есть ли какие-то прогнозы о том, как она будет меняться?
— Ожидание, конечно, на снижение. Иначе не должно быть. Я думаю, что всё-таки медленно, но Центробанк будет снижать ключевую ставку.
— Как вы думаете, как можно выйти из кризиса в сельском хозяйстве? Что для этого нужно?
— Создание конкурентного рынка на трейде. Это ключевая [задача]. Второе: отмена пошлины. Правительство должно контролировать соотношение цен на затратную и доходную сторону сельхозправопроизводителей. И это должно входить в основу национальной безопасности страны. Этот вопрос у нас не отрегулирован на уровне правительства. Можно уложить все вот эти столпы в одно: крестьяне должны зарабатывать. Отсюда и конкурентоспособность как работодателя. Сегодня мы видим острый дефицит рабочей силы, особенно он остро стоит на селе. Но опять же, аграрии не могут деньгами [бороться за] работника, потому что их просто у них нет.
— Многие фермеры говорят, что готовы платить по сто тысяч рублей механизаторам, но в селах просто не осталось людей, которые бы взялись за эту работу. Потому что молодые люди уезжают, а пожилым физически тяжело.
— Во-первых, сегодня зарплатой до 100 тысяч уже никого не удивишь. Поэтому на сегодня, я считаю, соразмерная, справедливая и хорошая зарплата — в том числе вообще в нашей экономике, в современных реалиях — это 150−200 тысяч [рублей]. Хороший механизатор должен такую сумму в месяц в среднем зарабатывать. И я вам с уверенностью могу сказать, что крестьяне на сегодня не способны платить такую зарплату, просто не способны. Соответственно, они не могут конкурировать за работников. Потому что у нас ведутся стройки в большом количестве в стране. И человек, безусловно, выбирает, где ему лучше. Поэтому заработная плата 100 тысяч была актуальна пять лет назад. Время идет, всё меняется.
— Как вы считаете, почему механизм возврата средств с зерновыми субсидиями провалился?
— Не хочу это комментировать. Крестьяне всё поймут.
— Животноводы говорят, что очень нерентабельно заниматься молочным животноводством, потому что вложения требуются колоссальные, а отдача настолько длительная, что многие ее и не дожидаются вовсе. Мне в руки попал список фермеров, которые получали грант на покупку коров в 2017 году. Я обзвонила фермеров и обнаружила, что почти все вырезали пологовье — или сократили его, или вообще закрыли производство. Почему так происходит? Как этого избежать?
— Стабильность этого рынка должна быть. Мы видим, как шарахается рынок — от убытка до доходов. Животноводство, особенно молочное — это бизнес длиной в десятилетия. Его невозможно конъюнктурно строить. Пшеница может полежать на складе [до лучших времен], с молоком это невозможно. На молоко должны быть твердые контракты на годы вперед. Это не высокомаржинальный бизнес, и нужно его строить с прицелом на пять лет.
Плюс человеческий фактор. Человек ищет там, где легче. Ты убрал пшеницу и лег на печку, а корова требует к себе внимания 365 дней в году. Во многом крестьяне просто ленятся этим заниматься. Я знаю очень много успешных ЛПХ, которые занимаются животноводством. Многие разорились, вырезали половые. Они попробовали, поняли, что это всё непросто. Зачастую дети фермеров не хотят заниматься [животноводством] и ковыряться в навозе. Они уезжают в города в поисках лучшей жизни. Этот фактор тоже нельзя сбрасывать со счетов. Нужно создавать стабильные, понятные, долгоиграющие условия по соотношению цены на продукцию и затратную часть. А мы видим, как зыбко и нестабильно сегодня строить бизнес с окупаемостью до десяти лет. Вряд ли кто-то готов [на такое] в этих экономических реалиях.
О семье и Госдуме
— Хочу спросить еще о семье. Вы пришли в сельское хозяйство вслед за отцом — основателем ГК «Светлый». Можете рассказать, как это было?
— Начиналось просто, как и у большинства — по праву рождения. Родители родились и выросли в селе, и мы с сестрой родились и выросли на селе. То время для селян было сложным. Родители на семейном совете выбрали путь юриста для меня и для сестры. Но я потрудился помощником миллеровского прокурора ровно сорок дней после окончания юрфака. После этого уволился и занялся любимым делом — сельским хозяйством.
— А в детстве вы помогали родителям с хозяйством?
— Конечно. Во всём хозяйстве лет с 12−13. Сорок свиней почистить — это была моя святая обязанность. Навоз у свиней никто не кидал, кроме меня. И это продолжалось и в период студенчества — вне зависимости от того, что я учился на модном юрфаке РГУ (ныне — ЮФУ. — Прим. авт.). Отец сказал: «Это там ты модный, а тут лезь в [сарай] и кидай навоз». Вот так это выглядело. И две-три коровы всё мое детство были.
— А как ваши родители восприняли решение уйти из правоохранительных органов и работать в сельском хозяйстве?
— Эти сорок дней родители меня видели постоянно. [Я ходил] с одним вопросом в глазах: зачем мне это нужно? Они видели, что эта работа была мне не по душе. И когда я решил уволиться и вернуться в родное лоно, они меня поддержали — и спасибо им за это огромное. Я пришел в родной колхоз и больше оттуда никуда не уходил, кроме Госдумы. И все вопросы, решения, беды, несчастья и хорошие моменты, которых было немало в хозяйстве, в нашей семье переживали вместе. Я считаю, что это единый организм. Группа компании «Светлый», где-то отец был руководителем, в каких-то подразделениях — я. Структура никогда не менялась: он был генеральным директором, я — первым заместителем.
Группа компаний «Светлый» — это крупнейшее сельскохозяйственное предприятие на севере Ростовской области. «Светлый» обрабатывает более 184 000 гектаров пашни, расположенных в пяти районах Ростовской области. В хозяйстве используют свыше 800 единиц сельскохозяйственной техники. К концу 2024 года компания выручила 3 миллиарда рублей, чистая прибыль составила 768,7 миллиона рублей, следует из данных «Контур.Фокуса». В 2022 году компания заняла 16-ю строчку в федеральном рейтинге землевладельцев Forbes. Земельный банк «Светлого» — 184 тысячи гектаров земли. Соучредитель компании Николай Гончаров осенью 2021 года стал депутатом Госдумы.
Ежегодно «Светлый» обновлял парк техники примерно на 300 миллионов рублей. В прошлом году сельхозтехника подорожала так, что хозяйству пришлось бы закладывать 500 миллионов рублей на нужный объем техники. Но от обновления парка пришлось отказаться из-за проблем в сельском хозяйстве. Сейчас землю в хозяйстве обрабатывают на прежних запасах техники.
История группы компаний «Светлый» начиналась в Советском Союзе с одноименного совхоза на севере Ростовской области. В 1993 году было создано товарищество с ограниченной ответственностью «Светлый», в 1998 году реорганизовано в сельскохозяйственный производственный кооператив «Светлый», в 2010 году его преобразовали в ООО «Светлый». Оно образовалось в результате присоединения СПК «Луч», СПК «Подтелкова и Кривошлыкова», ООО «Донской хлеб», СПК «Калининский», СПК «Рассвет», СПК «Степное», ООО «21 век», ЗАО «Заря», ООО «Победа», ООО «Родина» Кашарского района и ООО «Родина» Чертковского района, ОАО «Калитва», ООО «Мальчевский элеватор», ООО «Зеленая роща».
— А как ваш отец отнесся к решению идти в политику, в Госдуму?
— Это решение принималось у нас на семейном совете. Без мнения отца я не мог его принять. У нас ортодоксально патриархальная семья, поэтому безусловно, он одобрил. Сейчас, конечно, ворчит и жалуется, что ему тяжело. Но понимает важность этой работы, хотя и на поверку она не очень видна.
— Вы из сельского хозяйства. Зачем вам заниматься политикой?
— Здесь, конечно, есть практики в Госдуме. Но их должно быть больше. Для чего заниматься политикой? Чтобы донести позицию сельхозтоваропроизводителя до тех мест, где принимаются решения.
— У вас есть ощущение, что вы представляете интересы фермеров и людей агробизнеса?
— Да, конечно, у меня есть полное ощущение этого. И более того, несмотря на то, что я выходец, скажем так, из среднего бизнеса, зачастую я отстаиваю здесь интересы малых форм хозяйствования. Я уверен, что без фермеров, которые непосредственно живут в селе и работают там своими руками, будущего села просто не существует.
— Вы скучаете по «Светлому»?
— Конечно, скучаю. Скучаю и радуюсь, когда приезжаю домой. Часто езжу. Скучаю по полям, они мне даже снятся. Аромат скошенного хлеба. Знаете, когда косят пшеницу и дымка висит в воздухе, и зерно сырое, только выращенное, оно еще не превратилось в хлеб. Аромат неповторимый.
— Хотите ли вы вернуться на малую родину и заниматься сельским хозяйством после политической карьеры?
— Конечно, да, однозначно. По-другому просто быть не может. Я себя нигде не представляю, кроме своей родной Каменки.
